Пушистые хлопья. Так не хотят вниз. Когда смотришь на ни вот так сверху, с такой высоты, то теряется фокус, и уже падает не снег, а Земля летит вверх. Прямо на меня. Завораживает.
Все внизу спешат домой. Едут маршрутки, у окон люди, в людях миры. Скучненькие и сраненькие такие мирки в каждом скучненьком и сраненьком человечке.
Нас четверо, мы стоим у кромки крыши. Ведьма кому-то грустно помохала. Я вскинул руку в нацистском приветствии. Сейчас во мне нет никакого мира.
Пусть.
Становится трудно и тошно, даже дышать тяжело. Расстегиваю куртку и мочусь с крыши прямо на жизнь внизу. Ненавижу! За мать алкоголика, за то, что не чувствую ногу, и она болит всегда (или мне так кажется), за школу, за то, что я счастлив, а главное за то, что нет 25 рублей на чертову маршрутку и идти назад придется пешком.
И все вокруг такое лживое, тугое, натянутое. Нас с рождения посадили в такие вот «маршрутки». Все уже решили, остановки известны.
Потом мы все идем по улице. Бог держит меня за руку, и тьма сама расступается перед нами, перед четырьмя всадниками апокалипсиса.